"На земле мы только учимся жить". Протоиерей Валентин Бирюков. Протоиерей валентин бирюков на земле мы только учимся жить: непридуманные рассказы Валентин бирюков непридуманные рассказы читать

Со многими удивительными людьми довелось встречаться протоиерею Валентину Бирюкову – 83-летнему священнику из г. Бердска Новосибирской области. Ему было предсказано чудо воскрешения Клавдии Устюжаниной – за 16 лет до событий, происходивших в г. Барнауле в 60-х годах и всколыхнувших верующую Россию. Он общался с подвижниками, прозорливцами и молитвенниками, малоизвестными миру, но являющими нерушимую веру в Промысел Божий. Пройдя тяжкие скорби, он подставил пастырское плечо людям неуверенным, унывающим, немощным в вере. В бесхитростных, на первый взгляд, историях угадывается простота чистого сердца, не умеющего сомневаться в благости Божией, всем существом защищающего «любовь небесную». 1. Предисловие 2. Наказание Божие 3. Снова в колхоз 4. Где ваш отец? 5. Травяной хлеб 6. Обет друзей 7. Господь подсказал: «Убери солдат!» 8. Русская Мадонна 9. Уроки отца Пимена 10. Рассказ отца Пимена 11. Тайный подвиг монаха Леонтия 12. Как великомученик Георгий храм открыл 13. Вот какая русская вера! 14. Последняя соломинка 15. Я не имел веры, а Господь меня пожалел... 16. Божья школа 17. Искушение вербовкой 18. Как Михаил Николаевич атеистом работал 19. Как иконе глаза завязали 20. Иверская вернулась! 21. Современные иконоборцы 22. Сними крестик! 23. Что ваш крест со мной сделает? 24. Послесловие

На нашем сайте вы можете скачать книгу "На земле мы только учимся жить" Протоиерей Валентин Бирюков бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

В скорбях... Надо учиться любить ближнего

«Испытавши все плохое, надо людям помогать. Я знаю вкус горя, учился сочувствовать ближним, понимать чужую скорбь. В скорбях — нынешних и грядущих — надо особенно учиться любить ближних», — пишет 82-летний протоиерей Валентин Бирюков из г. Бердска Новосибирской области в своей книге «На земле мы только учимся жить"». 0н сам перенес такие скорби, которые не каждому выпадут. И теперь хочет подставить пастырское плечо спотыкающимся, неуверенным, унывающим, немощным в вере, угадать душевную скорбь и облегчить ее.
Протоиерей Валентин Бирюков родом из Алтайского села Колыванское, он ребенком пережил раскулачивание, когда сотни семей были брошены на заведомую погибель в глухую тайгу без всяких средств к жизни. Фронтовик, защитник Ленинграда, награжденный боевыми орденами и медалями, он знает цену труда с малых лет. Труда земного и труда духовного. Он взрастил достойный плод — вырастил троих сыновей-священников.
Отец Валентин Бирюков и в преклонных годах сохранил детскую веру, остался открыт чистым сердцем и Богу, и людям. «Милые детки, милые люди Божий, будьте солдатами, защищайте любовь небесную, правду вечную», — эти слова отца Валентина, обращенные ко всем нам, я бы поставил эпиграфом к его книге.
Простоту веры ощущаешь сердцем, читая бесхитростные, на первый взгляд, рассказы протоиерея Валентина — рассказы, как он сам их называет, «для спасения души». Но через эти — иногда обыденные, иногда потрясающие — истории на нас изливается великая любовь Божия.
Жизнь сводила отца Валентина с удивительными людьми — подвижниками, прозорливцами и исповедниками, мало известными миру, но являющими нерушимую веру в Промысел Божий, веру, творящую чудеса. По милости Божией ему были предсказаны многие события нынешней жизни, в том числе и чудесное исцеление Клавдии Устюжаниной — за 16лет до событий, происходивших в г. Барнауле и всколыхну ших тогда верующую Россию.
У отца Валентина особый дар — угадывать в других людях простоту веры, свойственную ему самому, самые запутанные вещи объяснять бесхитростным чистым сердцем. Не будучи богословом, он находит нужные слова и для протестанта, и для заплутавшего грешника, и для высокоумного атеиста. И слова эти часто трогают душу, потому что сказаны из глубины удивительно верящего и любящего сердца.
Во всех рассказанных им историях ощущается стремление души к Царствию Небесному, неустанное искание его. Потому в рассказах и о самых тяжких скорбях не угасают надежда и упование на Бога.

Свет сострадания

Все мы живем по различным законам. Душевное, материальное правило — оно простое, очевидное. Букву пропустили - смысл слова меняется, цифру пропустили — расчеты неверные получаются, вот вам и авария.
А если нарушается закон духовный? Тут такая «авария» может произойти — настоящая духовная катастрофа! Хотя последствия попрания духовных законов не для всех так ясны, как следствия нарушений законов земных...
Вся наша настоящая жизнь обличает нас в том, что все мы — преступники Закона Божьего. Заповеди нарушаем, а исправиться не хотим. Не видим, не ощущаем своей личной вины, как будто творящееся вокруг беззаконие нас не касается.
В Бердске, где я живу и служу Господу, например, то и дело встречаю девочек, без всякого стеснения курящих прямо на улице. Подхожу к ним:
— Здравствуйте, девочки. Почему вы курите? Как вам родители разрешают это?
— А папа и мама сами курят...
Вот вам и исток нынешнего разврата — от самих родителей. Если они не запрещают своим чадам смотреть скверные передачи по телевизору, потому что «детям нравится» или потому что «все смотрят», — сколько горя, сколько несчастья бывает посеяно таким равнодушием! И дети нам не скажут доброго слова за эти нарушения нравственного закона. Сами родители не хотят понимать духовного — вот и горе, вот и несчастье, вот и «авария»: детки малые, девочки прямо на уроках скверные слова говорят...
Я помню, когда мы учились, у нас и понятия не было о хульном слове. Мы никогда не думали, чтобы обидеть кого-то или чужое взять. Не потому, что мы какие-то особенные были, — просто понятие о послушании, о правде все-таки еще не было разрушено, несмотря на господство безбожной власти. А сейчас вместо христианской нравственности — разруха и обман. Вот потому и скорбей так много. Но и скорби, попущенные Богом для исцеления души, часто вызывают у нас ожесточение. Появляется озлобление на всех, и вся — бывает, готовы все керосином облить, спичку поднести, пусть все сгорит. Так действует скорбь в иных людях.
Это потому, что враг, сатана, разжигает в нас зависть, покушаясь на Промысел Божий, на Небеса. Он сам не может терпеть чужой радости и благоденствия, так как в нем нет любви и даже малейшего терпения, он должен только мстить — и нас в такое состояние затягивает.
Но вспомним, что скорбь Христова каждого христианина касается, вспомним, как Христос говорил, что скорбями и болезнями будут спасаться души наши.
За свою жизнь я много встречал людей, страдавших ради Христа. И не только мучеников за веру. А и тех, кто принял житейское, земное страдание как дар Божий для спасения души, кто через свою скорбь начал жалеть и понимать всех несчастных, страждущих.
Чтобы понимать горе другого, чтобы любить, чтобы помочь, человек должен сам испытать искушение — как говорит Христос. Кто знает вкус этого горя, этого страдания, тот сожалеет о боли другого, понимает его скорбь, сочувствует — ведь у него свое воспоминание о такой же боли, он знает, как это тяжело. Когда человек прошел скорбь, он будет обязательно любить, жалеть, помогать, сострадать, переживать, он ближнему никогда не сделает плохого. Даже врагу, которого он будет понимать и прощать. Ведь даже в тот момент, когда нас обижают, — обидчик тоже расстраивается, и в голове у него стучит, и сердце стучит, и давление поднимается, и плохо спится, и таблетки не помогают. Сказать-то о многом бы надо. Но не знаю, будет ли кому польза от этого, научат ли кого истории, собранные в этой книге. Я не собирался их публиковать, только рассказывал людям Божиим для спасения души — за мной записали эти рассказы. Не дерзаю оценивать их. Только бы помочь деток спасти от одичания души. И понять всем нам, что среди беззаконий наша задача — защищать правду, любовь, Закон Небесный. Это Евангелие. Это Небесное Письмо, Господом для нас написанное, это источник нашей благодатной жизни. Это путь во Царствие Небесное.
В Бога я верил с детства и, сколько помню себя, удивлялся всегда людям, смотрел на них с восхищением: какие они красивые, умные, уважительные, добрые. Действительно, в селе Колыванское Павловского района Алтайского края, где я родился в 1922 году, меня окружали замечательные люди. Отец мой, Яков Федорович, — учитель начальных классов, на все руки мастер, таких теперь и не сыщешь: и валенки катал, и кожи выделывал, и печки клал без единого кирпича — из глины... Любил я родной храм Казанской иконы Божией Матери, где меня крестили на Казанскую. Внимательная детская любовь была у меня ко всем односельчанам.
Но настало время, когда в 1930 году, на первой неделе Великого поста, отца посадили в тюрьму. За то, что отказался стать председателем сельсовета, не хотел заниматься организацией коммун, калечить судьбы людей — он-то, как верующий человек, хорошо понимал, что это такое: коллективизация. Власти предупредили его:
— Тогда сошлем.
— Дело ваше, — ответил он.
Так отец оказался в тюрьме, которую устроили в монастыре в городе Барнауле. Сразу после этого и всех нас в ссылку сослали. Восьмой год мне тогда шел, и я видел, как отбирали скот, выгоняли из дома, как рыдали женщины и дети. Тогда сразу что-то перевернулось в моей душе, я подумал: какие люди злые, не мог понять — с ума все сошли, что ли?
И нас, как и всех ссыльных, загнали за ограду сельсовета, своих же сельских поставили часовыми, дали им ружья. Крестная моя, Анна Андреевна, узнала, что нас согнали к сельсовету, принесла нам пирожков. Подбегает к нам, а молодой парень, поставленный караулить ссыльных, ружьем на нее замахнулся:
— Не подходи, стрелять буду!
— Я крестнику пирожков дать хочу!
Тогда парень нацелился на нее ружьем, грубо оттолкнул стволом винтовки. Свой, деревенский, русский человек, а дали ему ружье — и он меня, мальчишку, уже считает врагом советской власти. Вот такие мы грешные люди. Я этого никогда не забуду. Тогда, конечно, я не мог этого понимать, откуда все взялось, почему соседский парнишка, 14-летний Гурька, изо всех сил дал мне подзатыльник, когда я побежал к крестной: и по шее меня бил, и по боку, и пинком, и кулаком, и матерком!.. Я заревел. Подумал: почему люди, которых я хорошо знаю, вдруг зверями сделались?
Потом этого Гурьку на фронте убили. А много лет спустя, в 1976 году, когда я уже стал священником, увидел я его во сне. Будто идет прямо в землю огромная труба, а он держится за кромки этой трубы — вот-вот сорвется. Увидел меня — закричал: — Ты меня знаешь, я — Гурька Пукин, спаси меня!
Я взял его за руку, вытащил, поставил на землю. Заплакал он от радости, начал мне кланяться: — Дай Бог тебе вечного здоровья!
Проснулся я и подумал: «Господи, прости его». Это душа его молитвы просила. Пошел на службу, помянул, частичку вынул. Господи, прости нас, глупых! Мы же глупые. Это не жизнь, это травля жизни. Издевательство над самим собою и над другими. Господи, прости. Он же пацан был, 14 лет ему. Я помолился о нем, как мог. На следующую ночь снова увидел его во сне. Будто иду я, читаю Евангелие, а сзади идет он, Гурька. Опять кланяется и говорит: — Спасибо тебе, дай Бог тебе вечного здоровья!

Счастливые вы, что у вас все отобрали...

Многое из этого, что случилось при раскулачивании, предсказала односельчанам прозорливая девица — монахиня Надежда.
Удивительна история ее жизни. Она с семилетнего возраста не стала вкушать мясное и молочное, питалась только постной пищей, готовя себя к монашеству. Отец ее всю жизнь был старостой в нашем Казанском храме, мамочка стряпала, убиралась в церкви. Когда Надежда выросла, за нее сватались два купеческих сына — ни за кого не пошла.
Был в ее жизни случай, когда она обмирала, — трое суток ее душа была на Небе. Рассказывала она потом, как Царица Небесная ее трое суток по мытарствам водила. И когда очнулась Надежда, то весь девичий наряд раздала по бедным и стала ходить в льняной одежде. Все до ниточки было у нее льняное — даже ленточки в Евангелии.
Она каждый день вычитывала полную Псалтирь и одного Евангелиста. А потом шла на работу. Дров себе навозит на тележке, сеяла сама. А когда землю отобрали, она колосков наберет, на мельницу зимой свозит и живет этим. При этом она никогда ничем не болела.
Эта монахиня Надежда многим предсказала будущее — вплоть до сегодняшнего времени. Я сам свидетель тому, что задолго до «перестройки» она говорила, что у людей будут «большие» деньги, мою жизнь наперед видела.
Ей и было открыто, кто не пойдет в коммуну, кто претерпит за это. В 28-м году, незадолго до раскулачивания, подойдет вечером к двери какого-нибудь дома и тихонько, чтобы не слышали дети, говорит: — Молодцы вы, что в коммуну не пойдете. Но вас из дома выгонят, отберут землю, скот, все ценности и сошлют в ссылку.
А что такое коммуна — тогда никто и не знал, узнали после. И кого она известила — тех и сослали в ссылку, а к кому не подошла — те пошли в коммуну. Вот какое знание ей было дано от Бога. А когда стали ссылать земляков, она утешала их:
— Вы не плачьте — вы счастливые. Представляете, какое счастье? Землю отобрали, скот отобрали, из дома выгнали, одежду самую лучшую отобрали. — А вот когда Страшный Суд будет — это вам зачтется. Вы будете оправданы — не за то, что вы богатые, а за то, что вас сослали за Христа, что вы за веру страдали, терпеливо терпели.
Даже адреса назвала, кого куда сошлют, сказала, что всего там много будет - полно дичи, рыбы, ягод, грибов. Лес и поля свободные. Действительно, монахиня Надежда оказалась права. Так и случилось. В тайге, куда нас сослали, девать некуда было рыбы, ягод, грибов, кедровых орехов.
Сначала, правда, очень тяжко пришлось. Люди в дороге сильно пострадали - больше чем полмесяца добирались до глухих лесов Томской области, куда нас определили жить. Вышли все продукты. Да к тому ж все у нас отобрали - не было ни мыла, ни соли, ни гвоздей, ни топора, ни лопаты, ни пилы. Ничего не было. Даже спичек не было — все выжгли в дороге.
Привезли нас в глухую тайгу, милиционеры показывают на нее: — Вот ваша деревня! Какой тут вой поднялся! Все женщины и дети закричали в голос и все такое... Страшно говорить. Умирать нас привезли. Одна надежда — на Бога. Да на свои руки. И дал Господь силы.
Спать легли прямо на земле. Комаров — туча. Костры горят. Утром рано лоси пришли на костры. Стоят, нюхают: что это за новоселы? Кедровые шишки лежат на земле, медведи подходят, выбирают орехи из шишек — но нас ни один медведь не тронул.
Потом огляделись: леса-то сколько, да бесплатно все! Вода чистейшая. Приободрились немного. Ну, а затем пошла работа. Начали строить. Сделали общий барак — на пять семей. Дядя Миша Панин стал нашим опекуном, ведь я еще мал был — вот он и помогал. Там, в тайге, все работали — от мала до велика. Мужчины лес корчевали, а мы, дети (даже двухлетние), палочки бросали в костры и сучки жгли. Спичек не было — так мы днем и ночью держали костры. Зимой и летом. На сотни километров кругом — одна тайга. Среди тайги и появилась наша деревня Макарьевка. С нуля ее построили.
Мыслимо ли это, ни копейки у людей не было, никакой пенсии никто не получал, не было ни соли, ни мыла, ни инструментов — ничего. А строили. Продуктов не было — варили травы, все, в том числе и дети, питались травой. И здоровы были, не болели. Все навыки, приобретенные во время тех скорбей, очень мне пригодились позднее, когда я на фронте в блокаду попал. А я уже к тому времени прошел «курс выживания»... Это была явная милость Божия, что мы выжили, несмотря ни на что. Хотя должны были погибнуть, если рассчитывать только на человеческие силы. В других местах судьбы раскулаченных складывались намного трагичней.
В 1983 году стала известна судьба поселенцев, вывезенных на безлюдный остров на реке Оби у села Колпашево в Томской области (я жил в этом селе некоторое время после войны). Местные жители называли этот остров Тюремный. В 30-е годы туда привозили баржи со ссыльными — верующими людьми. Сначала собирали священников. Делили всех на две группы и одну заставляли пилить лес, другую копать. Оказалось, люди не времянки - могилы себе копали! Их надо было расселять, а их там расстреливали. Рядком посадят всех — и стреляют в затылок. Потом живым велят закапывать трупы, затем и этих расстреливали и закапывали.
В 1983 году в паводок этот остров сильно размыло, обнажились ямы, в которых закопаны были страдальцы. Трупы их всплывали — чистенькие, беленькие, только одежды истлели — и застревали в бревнах и прибрежных кустарниках. Люди говорили, что место то благодатное — тела мучеников все целы остались.

Теперь я дома...

А тем временем наш отец, сбежавший из тюрьмы, шел по тайге к месту нашей ссылки. И не знал, увидит свою семью в живых или нет. Сам он чудом избежал смерти. Его должны были расстрелять — он знал это и готовился. Тогда много составляли ложных протоколов, показывающих, что у человека якобы было много батраков, — чтобы расстрелять его. Двоим его сокамерникам уже руки связали, повели на расстрел. Один из них, Иван Моисеев, успел сказать:
— Передайте нашим — всё кончено!
Пришла очередь и моего папки. Пришел прораб и говорит:
— Этих четверых сегодня на работу не пускать — их в расход.
Среди них был и отец. А прораб этот оказался его хорошим знакомым. Показал ему знаком — молчи, значит. Потом тайно вызвал к себе отца и помог бежать из тюрьмы.
Другой отцовский друг, дядя Макар, бегал в соседнюю деревню, чтобы узнать адрес, где мы находимся. И пошел отец пешком с Алтайского края в Томскую область. Полтора месяца шел, пешком одолел 800 километров. Без хлеба шел — боялся в деревни заходить, людей боялся. Питался сырыми грибами и ягодами. Спал все время под открытым небом — благо лето было.
Нашел он нас в августе 1930 года. Сапоги изношенные, худой-прехудой, обросший, горбатый, грязный — совершенно неузнаваемый человек, старик стариком! Мы, дети, в это время в костер таскали все, что только могли поднять. Тоже грязные — мыла-то нет. «Старик» этот закричал громко: — Где тут барнаульские?
Он пошел по Барнаульской «улице». Видит — мамка моя сидит, вшей на детской одежонке бьет. Узнал ее — перекрестился, заплакал и упал на землю! Затрясся от волнения и закричал: — Вот теперь я дома! Вот теперь я дома!
Она от него отскочила — не узнала его совершенно. Он поднял голову, а в глазах — слезы: — Катя! Ты меня не узнала?! А ведь это я! Только по голосу она признала мужа, нас зовет: — Дети, идите скорей! Отец пришёл!!!
Я быстро подбежал. Папка меня за руку поймал, а я вырываюсь, плачу. Испугался: что за старик оборванный меня сыночком называет. А он держит меня: — Сынок! Да я же твой папка!
Потом другие детки подошли: 5-летний братишка Василий, 3-летняя сестричка Клавдия. Отец снимает с себя самодельный рюкзачок — холщовый мешок, вытаскивает грязненькое полотенце, в него была завернута зимняя шапка, а в ней — заветный мешочек. Развязал его отец и дает нам по сухарику. А сухарики такие круглые, маленькие, как куриный желток, - для нас хранил, хотя сам полтора месяца голодал. Дает нам по сухарику и плачет: — Больше нечего дать вам, детки!
А у нас самих только вареная трава — нечего нам больше покушать. А отец так ослаб, что не может на ногах стоять. Мужики, которые барак строили, услыхали, подскочили: — Яков Федорович! Это ты?!
Пообнимали его, поплакали. Но покормить нечем — у всех только трава. Красный кипрей. Мамка поставила отцу миску травы и его сухари ему же отдает: — Ты сам покушай, мы-то привыкли травой питаться... Отец наелся травы. Дядя Миша Панин дал ему поллитровую кружку киселя. Он пил-пил, потом повалился на землю. Посмотрели — живой. Накрыли каким-то тряпьем. Всю ночь спал отец — не шелохнулся.
На другой день он проснулся — солнце уж высоко стояло. Опять заплакал. Начал молиться: — Слава Богу! Вот теперь я дома!
Снова накормили его травой — тем, что было, и пошёл работать. Он же мастер. Все сделать мог — все дома в нашей новой деревне строил, с фундамента до крыши. Быстро построили барак. Только глухой ночью бросали работы — керосину-то не было. А отец и ночами работал — за неделю дом себе срубил, не спал нисколько. Представьте только: за неделю дом срубить! Вот как они работали!..
Я смотрю на тех людей и на нынешних. О-о-ох, какие мы лодыри. Мы страшные лодыри по сравнению с нашими отцами. Как же они работали! Да и мы, мальчики, даже малыши, едва ходить научившиеся, — уже будь здоров как вкалывали! Мне было семь с половиной лет, а я уж топором работал — папаша в соседних деревнях топор нашел. А корчевали как? Обрубим корни вокруг дерева, ждем, когда ветер его повалит. Тогда обрубаем сучки — на дрова, в костер, пеньки — в кучу, а само дерево — на строительство.

На Божью волю!..

Стала расти наша Макарьевка. Отец стал прорабом по строительству. Его все уважали, даже комендант — он ведь такой трудяга. Он сам был и архитектором, и плотником. Он здесь, в Макарьевке, все построил: и дома, и магазин, и школу — десятилетнюю, с жильем для учителей. За одно лето построили эту школу на месте глухой тайги.
У отца еще в Алтайском крае, перед арестом, отобрали мельницу, которую они со свояком держали на речке Барнаулке. В Макарьевке он тоже построил водяную мельницу — без единого подшипника, сделал деревянный вал, березовые шестеренки. Все удивлялись такому мастерству. Какая это была подмога для ссыльных! С трех поселков приезжали люди на ту мельницу.
А мы уже и хлеб сеяли. Картошки, правда, долго не было. Но мы ходили в другие деревни: добудем ведро-два, разрежем картофелину на кусочки, лишь бы глазок был — и сажаем по такому кусочку в лунку. Земля-то была новая, плодородная, да еще пеплом от костров ее посыпали. Картошка выросла чистейшая, крупнейшая — от радости плакали люди!
Мамка моя догадалась, когда нас ссылали, семян захватить в мешок. Эти семена и обеспечили нас. Ну и других мы тоже выручали: каждому по ложечке, по две — морковки, свеклы, огурцов. Мак сеяли — целый куль намолачивали макового зерна. Никто тогда и не слышал о наркомании, никто не воровал.
Потом отец купил лошадку — жеребую кобылицу. Сам сделал телегу — вплоть до колес, хомута, сбруи. Сани сделал. Коноплю сеяли. Лен мяли. Веревки сучили — все делали сами.
Через некоторое время отец устроился в сельпо в соседнем поселке, стал заготовителем — принимал пушнину, орехи, грибы, рыбу, дичь. И сам добывал пушнину — без ружья, без капкана, без палки, без петли. Как можно так добывать, а? Удивляешься сейчас. А он ямки копал и в них ловил дичь. Попадались и глухари с рябчиками, и зайцы, и белки, и лисицы — всего Господь нам посылал для жизни.
Наготовят пушнины, сдадут — тогда их отоваривали нужным для жизни. В магазин наш, где к тому времени отец работал продавцом, всё привозили, но только под пушнину. Появились у нас спички и мыло, сапоги и брюки, мука и махорка, да и другие товары. Но в магазине нашем... дверей не было! Все свободно лежало. И даже сторожа не было. И никто ничего не брал! Отец сначала тревожился — ну как же, без дверей, вдруг что пропадет? Потом решил: — На Божью волю!
Вот такой был магазин — всем на удивление. Великий пример порядочности. Какие были люди, а? Действительно, какие-то особенные. Труженики. Честные. И их называли: враги советской власти!

Снова в колхоз?

Несмотря на всякие искушения, с Божией помощью постепенно налаживалась жизнь в Макарьевке. Свободно себя всем обеспечивали, все оборудовали для жизни.
На четвертый год органы начали говорить о колхозе — показалось им, видно, что мы слишком хорошо живем. Стали напирать на жителей: дескать, хватило вам трех лет на обустройство, вон — у вас уже и дома есть, и куры, и поросята, и даже коровки у некоторых.
У нас была одна лошадь с жеребенком. Как-то, когда отец был на работе, пришли трое мужчин, никого не спросясь, надели на нашу лошадь узду и уже хомут стали налаживать. Мать увидела, ахнула:
— Иван Васильич! Что это значит? Вы куда хотите лошадь увести?
— В колхоз, Романовна, в колхоз.
Ну, она подумала сначала — временно, поработать. А они забирали ее насовсем.
— А вы-то сами в колхоз будете входить? — приступили к матери.
— Не знаю, — говорит она, — отец наш уже работает в сельпо.
— Нет, это не то! — отвечают. — Все равно вам в колхоз надо!
Как упала мать на кровать — и в рев! Я из школы пришел, а она рыдает-заливается:
— Опять отобрали! И здесь все отобрали! О, Господи Боже мой!
А куда денешься? Отец для нас дом большой построил — восемь на девять метров. Так в нашем доме контору колхозную организовали. И колхоз назвали — словно в насмешку — «За освоение Севера».

Где ваш отец?!

Наступил тридцать седьмой год. 3 марта. Три часа ночи. Вдруг в ночи — стук. А папки в это время дома не было — он пошел в тайгу пушнину добывать вместе с шестью охотниками. Там, в тайге, и ночевал... Стук все сильнее. Мать встревожилась:
— Кто там?
— Теть Кать. Это я, Николай Мазинский. Староста.
Она открывает дверь — а сзади старосты комендант маячит. Кравченко. Высоченного роста, вот такие руки, вот такие плечи! Заходит молча и все кругом осматривает. Мы проснулись, а он как рявкнет громким голосом:
— А где хозяин? Где ваш отец?!
— Он в тайге, — говорит мамка. — Он в тайгу на охоту ходит, и сейчас пошел за пушниной с охотниками.
А на стенке у нас пушнина висит. Николай Мазинский показывает на нее коменданту:
— Вот посмотрите, пушнины сколько!
— О-о-о, действительно, охотник! Молодец! Молодец! Ну ладно, счастливый он, пусть ловит лисиц. Пушнина государству нужна. Счастливый. Закрывайся, хозяйка...
Мы на кровати лежим — ни живы ни мертвы.
— Закрывайся, хозяйка! Счастливый твой мужик — скажи ему!
Три раза повторил, что отец у нас счастливый, и ушел. Мамка только закрыла дверь на крючок, слышит — на улице рёв. Да так много голосов плачут! Дети кричат, женщины голосят. Даже сквозь зимние рамы слышно. Мать шубенку на голову накинула — на улицу выбежала. Возвращается сама не своя: — Ох! У нас соседей забрали!
А утром узнали, что на нашей Барнаульской улице одиннадцать мужиков арестовали. Папка двенадцатым должен был быть. Чудом он избежал в ту ночь ареста. Потому что в тайгу ушел за зверем — план сдачи пушнины выполнять. Потому и повторил трижды комендант: «Счастливый твой хозяин!» Вот такое «счастье» было. Этого не опишешь словами. А мужиков соседских сослали — никто и не знает куда... Страшно это — люди работали не покладая рук. У всех, как и у моего отца, руки были огрубевшие от работы — топор, лопату из рук не выпускали. А дали разнарядку на арест — и трудяг-мужиков превратили во «врагов народа». Тем, кто этого не испытал, даже представить трудно, как в нашей России происходило это ужасное.
Забирали в тюрьмы, ссылали и тех, кто только заикнется о Боге. Врагами советской власти называли всех таких — и маленьких, и больших. Родителей расстреляли, а детей — в детдом в Колывани, устроенный в двухэтажном доме, отобранном у священника. А в классах на досках было написано: «Да здравствует счастливое детство!» Но детдомовские парни уже взрослыми были, не побоялись спросить: — Какое это — «счастливое детство»? Папочку и мамочку расстреляли, а нам «счастливое детство» написали?
Но все-таки в этих детях сохранилась вера. Потом, когда они выросли, когда началась война, этих парней взяли на фронт, так же защищать Родину — как и тех, которые не страдали. Всех послали на передовую. Люди верующие знают, как нужна Родина, нужна правда, нужна любовь. И они, не щадя не только здоровья, но даже жизни не щадя, защищали Родину.

Травяной хлеб

Меня тоже направили в военную школу в Омск, когда началась Великая Отечественная война. Потом — под Ленинград, определили в артиллерию, сначала наводчиком, затем командиром артиллерийского расчета.
Условия на фронте, известно, были тяжелые: ни света, ни воды, ни топлива, ни продуктов питания, ни соли, ни мыла. Правда, много было вшей, и гноя, и грязи, и голода. Зато на войне самая горячая молитва — она прямо к небу летит: «Господи, спаси!»
Слава Богу — жив остался, только три раза ранило тяжело. Когда я лежал на операционном столе в ленинградском госпитале, оборудованном в школе, только на Бога надеялся — так худо мне было. Крестцовое стяжение перебито, главная артерия перебита, сухожилие на правой ноге перебито — нога, как тряпка, вся синяя, страшная. Я лежу на столе голый, как цыпленок, на мне — один крестик, молчу, только крещусь, а хирург — старый профессор Николай Николаевич Борисов, весь седой, наклонился ко мне и шепчет на ухо: — Сынок, молись, проси Господа о помощи — я сейчас буду тебе осколочек вытаскивать.
Вытащил два осколка, а третий не смог вытащить (так он у меня в позвоночнике до сих пор и сидит — чугунина в сантиметр величиной). Наутро после операции подошел он ко мне и спрашивает: — Ну как ты, сынок?
Несколько раз подходил — раны осмотрит, пульс проверит, хотя у него столько забот было, что и представить трудно. Случалось, на восьми операционных столах раненые ждали. Вот так он полюбил меня.
Опыт терпения скорбей в ссылке, выживания в самых невыносимых условиях пригодился мне в блокадные годы под Ленинградом и в Сестрорецке, на Ладожском побережье. Приходилось траншеи копать — для пушек, для снарядов, блиндажи в пять накатов — из бревен, камней... Только устроим блиндаж, траншеи приготовим — а уж на новое место бежать надо. А где сил для работы взять? Ведь блокада! Есть нечего. Нынче и не представляет никто, что такое блокада. Это все условия для смерти, только для смерти, а для жизни ничего нет — ни продуктов питания, ни одежды — ничего.
Так мы травой питались — хлеб делали из травы. По ночам косили траву, сушили ее (как для скота). Нашли какую-то мельницу, привозили туда траву в мешках, мололи — вот и получалась травяная мука. Из этой муки пекли хлеб. Принесут булку — одну на семь-восемь солдат.
— Ну, кто будет разрезать? Иван? Давай, Иван, режь! Ну и суп нам давали — из сушеной картошки и сушеной свеколки, это первое. А на второе — не поймешь, что там: какая-то заварка на травах. Ну, коровы едят, овечки едят, лошади едят — они же здоровые, сильные. Вот и мы питались травой, даже досыта. Такая у нас была столовая, травяная. Вы представьте: одна травяная булочка на восьмерых — в сутки. Вкусней, чем шоколадка, тот хлебушек для нас был.

Обет друзей

Много страшного пришлось повидать в войну — видел, как во время бомбежки дома летели по воздуху, как пуховые подушки. А мы молодые — нам всем жить хотелось. И вот мы, шестеро друзей из артиллерийского расчета (все крещеные, у всех крестики на груди), решили: давайте, ребятки, будем жить с Богом. Все из разных областей: я из Сибири, Михаил Михеев — из Минска, Леонтий Львов — с Украины, из города Львова, Михаил Королев и Константин Востриков — из Петрограда, Кузьма Першин — из Мордовии. Все мы договорились, чтобы во всю войну никакого хульного слова не произносить, никакой раздражительности не проявлять, никакой обиды друг другу не причинять.
Где бы мы ни были — всегда молились. Бежим к пушке, крестимся, а вокруг снаряды летят, и самолеты прямо над нами летят — истребители немецкие. Только слышим: вжжж! — не успели стрельнуть, он и пролетел. Слава Богу — Господь помиловал.
Я не боялся крестик носить, думаю: буду защищать Родину с крестом, и даже если будут меня судить за то, что я богомолец, — пусть кто мне укор сделает, что я обидел кого или кому плохо сделал...
Никто из нас никогда не лукавил. Мы так любили каждого. Заболеет кто маленько, простынет или еще что — и друзья отдают ему свою долю спирта, 50 граммов, которую давали на случай, если мороз ниже двадцати восьми градусов. И тем, кто послабее, тоже спирт отдавали - чтобы они пропарились хорошенько. Чаще всего отдавали Лёньке Колоскову (которого позднее в наш расчет прислали) - он слабенький был. И ведь никто из нас не стал пьяницей после войны...

Господь подсказал: убери солдат...

Икон у нас не было, но у каждого, как я уже сказал, под рубашкой крестик. И у каждого горячая молитва и слезы. И Господь нас спасал в самых страшных ситуациях. Дважды мне было предсказано, как бы прозвучало в груди: сейчас вот сюда прилетит снаряд, убери солдат, уходи.
Так было, когда в 1943 году нас перевели в Сестрорецк, в аккурат на Светлой седмице. Друг другу шепотом «Христос воскресе!» сказали - и начали копать окопы. И мне как бы голос слышится: «Убирай солдат, отбегайте в дом, сейчас сюда снаряд прилетит». Я кричу что есть силы, как сумасшедший, дергаю дядю Костю Вострикова (ему лет сорок, а нам по двадцать было).
— Что ты меня дергаешь? — кричит он.
— Быстро беги отсюда! — говорю. — Сейчас сюда снаряд прилетит...
И мы всем нарядом убежали в дом. Точно, минуты не прошло, как снаряд прилетел, и на том месте, где мы только что были, уже воронка... Потом солдатики приходили ко мне и со слезами благодарили. А благодарить надо не меня — а Господа славить за такие добрые дела. Ведь если бы не эти «подсказки» — и я, и мои друзья давно бы уже были в земле. Мы тогда поняли, что Господь за нас заступается.
Сколько раз так спасал Господь от верной гибели! Мы утопали в воде. Горели от бомбы. Два раза машина нас придавливала. Едешь — зима, темная ночь, надо переезжать с выключенными фарами через озеро. А тут снаряд летит! Перевернулись мы. Пушка набок, машина набок, все мы под машиной — не можем вылезти. Но ни один снаряд не разорвался.
А когда приехали в Восточную Пруссию, какая же тут страшная была бойня! Сплошной огонь. Летело всё — ящики, люди! Вокруг рвутся бомбы. Я упал и вижу: самолет пикирует и бомба летит — прямо на меня. Я только успел перекреститься: — Папа, мама! Простите меня! Господи, прости меня!
Знаю, что сейчас буду, как фарш. Не просто труп, а фарш!.. А бомба разорвалась впереди пушки. Я — живой. Мне только камнем по правой ноге как дало — думал: все, ноги больше нет. Глянул - нет, нога целая. А рядом лежит огромный камень. Но все же среди всех этих бед жив остался. Только осколок до сих пор в позвоночнике.

Такой радости в моей жизни больше не было

Победу мы встретили в Восточной Пруссии, в городе Гумбиннен невдалеке от Кенигсберга. Как раз ночевали в большом доме — первый раз в доме за всю войну! Печи натопили. Все легли: тепло, уютно. А потом кто-то взял и закрыл трубу. Ладно, я у самой двери лег — запоздал, так как часовых к пушке ставил. Смотрю: кого-то тащат, дверь открыли. Угорели все, а мне ничего. Но, слава Богу, все живы.
Ну а когда Победу объявили — тут мы от радости поплакали. Вот тут мы радовались! Этой радости не забудешь никогда! Такой радости в моей жизни никогда больше не было.
Мы встали на колени, молились. Как мы молились, как Бога благодарили! Обнялись, слёзы текут ручьем. Глянули друг на дружку и снова плачем от счастья. Потом пошли на речку отдохнуть — там в логу речушка небольшая была. Нашли там стог сена, развалились на нем, греемся под солнцем. Купаться было холодно, но мы все равно в воду полезли — фронтовую грязь хоть как-нибудь смыть. Мыла не было — так мы ножами соскабливали с себя грязь вместе с насекомыми...
А потом давай письма родным писать — солдатские треугольники, всего несколько слов: мама, я здоров! И папке написал. Он тогда работал в Новосибирске, в войсках НКВД, прорабом по строительству — в войну его мобилизовали. Он жилые дома строил. И он отдал Родине все, несмотря на то, что считался «врагом советской власти».
И сейчас, когда другой враг угрожает Родине — враг, пытающийся растоптать ее душу, — разве мы не обязаны защищать Россию, не щадя жизни?..

Русская Мадонна

Об этом потрясающем случае помнят все в Жировицах, где в Успенском монастыре в Белоруссии служит мой сын Петр.
Когда в Великую Отечественную войну немцы стояли в монастыре, в одном из храмов держали оружие, взрывчатку, автоматы, пулеметы. Заведующий этим складом был поражен, когда увидел, как появилась Женщина, одетая как монахиня, и сказала по-немецки:
Он хотел Ее схватить — ничего не получилось. Она в церковь зашла — и он зашел за Ней. Поразился, что Ее нет нигде. Видел, слышал, что зашла в храм, — а нет Ее. Не по себе ему стало, перепугался даже. Доложил своему командиру, а тот говорит:
— Это партизаны, они такие ловкие! Если еще раз появится — взять!
Дал ему двоих солдат. Они ждали-ждали, и увидели, как Она вышла снова, опять те же слова говорит заведующему воинским складом:
— Уходите отсюда, иначе вам будет плохо...
И уходит обратно в церковь. Немцы хотели Ее взять — но не смогли даже сдвинуться с места, будто примагниченные. Когда Она скрылась за дверями храма — они бросились за Ней, но снова не нашли. Завскладом опять доложил своему командиру, тот еще двоих солдат дал и сказал:
— Если появится, то стрелять по ногам, только не убивать — мы Ее допросим.
Ловкачи такие! И когда они в третий раз встретили Ее, то начали стрелять по ногам. Пули бьют по ногам, по мантии, а Она как шла, так и идет, и крови нигде не видно ни капли. Человек бы не выдержал таких автоматных очередей — сразу бы свалился. Тогда они оробели. Доложили командиру, а тот говорит:
— Русская Мадонна...
Так они называли Царицу Небесную. Поняли, Кто велел им покинуть оскверненный храм в Ее монастыре. Пришлось немцам убирать из храма склад с оружием.
Матерь Божия защитила своим предстательством Успенский монастырь и от бомбежки. Когда наши самолеты бросали бомбы на немецкие части, расположившиеся в монастыре, бомбы падали, но ни одна не взорвалась на территории. И потом, когда прогнали фашистов и в монастыре расположились русские солдаты, немецкий летчик, дважды бомбивший эту территорию, видел, что бомбы упали точно, взорвались же везде — кроме монастырской территории. Когда война кончилась, этот летчик приезжал в монастырь, чтобы понять, что это за территория такая, что за место, которое он дважды бомбил — и ни разу бомба не взорвалась. А место это благодатное. Оно намоленное, вот Господь и не допустил, чтоб был разрушен остров веры. А если бы мы все верующие были - вся наша матушка Россия, Украина и Белоруссия - то никакая бы бомба нас не взяла, никакая! И «бомбы» с духовной заразой тоже бы вреда не причинили.
Когда с фронта вернулся, начал работать продавцом в селе Гришкино Томской области. А мне так хотелось поступить в семинарию или уйти в монастырь. Но меня не отпускали с работы.
Шел 1948 год, когда произошел случай, который я до сих пор без волнения вспоминать не могу. Было 7 часов вечера, рабочий день уже закончился. Вдруг приходит ко мне в магазин человек. Я его не знал, да и до сих пор не знаю, кто это был, — с виду обыкновенный, лет 55, лицо очень доброе. Сразу я к нему расположился, ведь лицо — это зеркало души. Запер незнакомец дверь на крючок и говорит мне:
— Встань, Валентин, на колени — лицом на восток, перекрестись трижды. Слушай — я тебе расскажу прошедшую и будущую жизнь, про твоих друзей, что с тобой было — всё как есть расскажу. Слушай внимательно.
Говорил он медленно, внятно — будто хотел, чтобы я каждое его слово понял и запомнил. И рассказал, где, что и как со мной произошло, описал все места, где я побывал. Назвал моих родных и всех друзей — с кем я жил и воевал, про ранения, про операции, про будущую мою болезнь.
Посмотрел я на него чуть недоверчиво и думаю: «Не может он все это знать! Откуда ему известно, что я в блокаде был?» А когда тот человек сказал, что у меня осколок сидит в пояснице, тогда я поверил, что он, действительно, правду говорит. Я даже заплакал от ужаса — ведь здесь, в Сибири, никто не знал про оск лок, никто! Думаю: ну, где я был, ему может быть известно — вдруг он разведчик какой. Какие и за что у меня награды — это тоже нетрудно узнать, кагэбэшники хорошо работают. Но про осколок, который засел между третьим и вторым позвонком, я даже папочке с мамочкой не говорил — расстраивать не хотел, думал: перетерплю. А потом этот человек спрашивает меня:
— Помнишь, вы договорились вшестером, чтобы никакого хульного слова никогда не произносить и друг друга ничем не обижать?
— А как же... Помню! — только и сказал я.
У меня прямо слезы потекли от ужаса, что он все знает. Человек не может знать таких секретов — я никогда никому не рассказывал об этом. Да и зачем оно, кому это надо?
— Вы молились, просили Господа оставить вас в живых. И вот ты жив. И твои друзья все живы. А видел, как трупы вокруг вас лежали? Так что если бы вы матерились, хульные слова говорили — точно так же лежали бы и ваши косточки... Вот что значит «матерок» — а вот что значит молитва... Скажи всем, чтобы никогда не матерились...
Многое этот человек сказал и про будущее — то есть про наше сегодняшнее и отдаленное время. Предсказал, что будут люди по миллиону — по два получать и даже больше.
— И ты тоже будешь миллионером! — сказал он. Я изумился:
— Куда их девать, эти миллионы?!
Ведь тогда, в 1948 году, я получал 46 рублей. А он и говорит:
— Не беспокойся — эти деньги пустые будут. — Потом поймешь!
А вот в 90-х годах стало понятно, какими «миллионерами» мы стали. Одни нули!
Сказал он, что скоро будут церкви строить, купола золотить, а жизнь будет все хуже и хуже. Сказал, что будет последнее гонение на православных, но когда будет — умолчал, о подробностях не рассказал. Сказал только:
— Я мог бы тебе рассказать каждый день будущей жизни, но ты не запомнишь. Да и не надо это...
И все, что он предсказал мне, — все совершилось. Сказал даже про сосны у храма в Бердске, где я буду служить. Из этих деревьев сейчас сделан аналой... Все это может знать только Божий человек. Не знаю — был ли это Ангел небесный, принявший облик человека, — не берусь судить! Но чувствую: он истинно говорил. Такая чистота у него была во взгляде! От него как будто благодать исходила — так хорошо мне было.

Сейчас нужны люди верующие...

И еще тот вестник о моей будущей жене предсказал. Не скажу, чтобы очень радостно было мне услышать его слова: — Ты должен жениться.
Планы у меня тогда были совсем другие — скажу прямо. Да и знал я, как трудно жить семьей, воспитывать детей. Думал: я-то верю, а какими дети вырастут, какая жизнь у них будет? Тогда ведь за слово Божие сажали, расстреливали. Меня это страшило.
Вот и начал я говорить тому человеку поперек:
— Не хочу я жениться!
А он и назвал причины, по которым я жениться не хотел, назвал, чем я заняться собрался. Потом сказал, будто приказ прочел:
— Тебя Господь благословляет жениться! Я все еще сопротивляюсь:
— Да я больной, немощный, негодный к супружеской жизни.
— Вот Господь и даст тебе терпение. Приедет сюда раба Божия Антонина, будет врачом работать, ты с ней познакомишься, а потом женишься на ней.
Я за последнюю соломинку хватаюсь:
— Так людей-то много и помимо меня.
— Нет, — говорит он, — люди нужны верующие. Пока больше неверующие детей рождают, к вере их не приводят. А вы будете своих детей учить вере.
Ну, я и умолк тогда, не стал больше перечить, думаю: «Не моя воля все-таки».
Немного времени прошло, около двух лет, — оказалось "всё это правдой. Приехала в село Макарьевка молодая женщина. Пришла в магазин, где я работал. Я пригляделся к ней, потом спрашиваю:
— Вы сюда надолго приехали?
— Думаю, надолго, врачом работать буду, — говорит.
— Как вас звать?
— Антонина.
«Антонина! — вспомнил я. — Врач Антонина! Мне же о ней тот вестник говорил!»
Ну и пошел разговор. Познакомились, проводил ее до дома. Рассказал все о себе. Она свою жизнь поведала: папочка погиб на фронте, брат младший учится еще. Через три месяца образовалась у нас семья, мы расписались, но пока не венчались, потому что церкви у нас еще не было, а далеко ехать было некогда — она работает, я работаю.
— Ладно, как-нибудь вырвемся, повенчаемся, — сказал я жене.
И она так же толковала.
В пятьдесят первом году у нас родился сын, Владимир. Я и говорю:
— Господи, пусть он только славит Бога, живет не как-нибудь, а только во славу Божью.
И о втором сыне Николае молился так же. И о третьем — Василии. И о дочке. Я все время просил Господа о детях, потому что мне было предсказано: нужны верующие люди. И я старался их воспитать в вере. Все трое сыновей стали священниками. Владимир и Василий — у нас в Сибири, Николай (в постриге он Петр) — игуменом в Жировицком Успенском монастыре в Белоруссии.

К кому пойдем за помощью?

Бывает, человек так помрачен лукавым, что не выносит даже места, где присутствует святость.
После большевистского переворота безбожники расстреливали священников в логу, в 6 километрах от станции Искитим, к югу от Бердска. На месте их мученичества забил источник, многие от него получали исцеление. Стал народ почитать это место, назвали источник Святой ключ. Но нашлись люди, которые измывались над Святым ключом, заваливали его. А люди верующие им говорили:
— Будешь еще сюда ходить молиться и плакать!
— Да что ты — издеваешься? Конечно, не буду! — сказал один такой «борец с отсталостью».
А потом он тяжко заболел и его, действительно, привозили к Святому ключу на повозке. И он на колени встал, просил у этого ключа прощения, потому что он здесь матерился, смеялся, издевался над этим святым местом, где проявилась Сила Божия. И когда ничего не помогло в его болезни, его привезли к святому месту, где он кощунствовал. Поневоле покаялся тот человек — и вскоре исцелился. И тогда он только поверил в Бога, в благость Его. А был великий коммуняка. Вот что Господь может. Потому что Бог всем творит любовь, добро, а дьявол сеет смерть и зло. Все страшное сотворено самими людьми. В выборе между Богом и дьяволом — война духовная на земле.

Как лукавый гнал меня из церкви

Лукавому ненавистна наша вера, и он находит разные хитрые пути, чтобы сбить нас с толку, посеять сомнения, а там глядишь — и своим рабом сделать. Не минуло это искушение и меня.
В начале 1950-х годов, когда родились у меня сыновья, я заболел. У меня была серьезная закупорка вен на ноге, а от операции я отказался — решил терпеть. Из-за болезни мог передвигаться только на костылях. Пришлось оставить работу продавца и заняться фотографией — нагрузка там была намного меньше. Переехали мы тогда с семьей в село Тогур. Там я работал в фотоателье и пел в церковном хоре. Конечно, находились такие, что надо мной смеялись. Настал такой трудный момент, что даже близкие друзья стали меня подкалывать:
— Ха-ха-ха! Хе-хе-хе! Он свечки ставит, Богу молится. Гляди, он водочку-то не пьет, он только церковное пьет!
Ну, и все такое говорили. Вроде бы и не страшно это для меня, а все-таки лукавый помысел влез в душу. Однажды вечером я помолился перед иконой и сказал так:
- Господи! Наверное, я не буду ходить в церковь, буду дома молиться.
Вот так заявил перед иконой, перед Богом. После чего лёг и уснул. И что вы думаете? Вижу во сне — иду, собираю ягоды, потом набрел на кедрач. Какие-то ребята бегают вокруг меня. Я говорю им:
— Пойдемте орехи таскать, вон их тут сколько! Только несколько шагов сделал — с востока ударила молния, потом другая, третья! И этот лес загорелся, как порох. Я как руки поднял, закричал:
— Господи, спаси нас! Прости нас, что нам делать?! Сверху слышится голос — мощный, как гром:
— Молитесь! Вот так будет земля гореть — с востока на запад, с севера на юг. Молитесь!
И в третий раз прозвучало тише, уже так умиротворенно, умилительно:
— Молитесь...
А я все кричу, меня всего трясёт. Уж сколько минут длилось это видение — не знаю, только проснулся я весь в поту, даже вся рубаха была мокрая. Перепугался страшно. Бросился на колени перед иконами и из глубины сердца выкрикнул:
— Господи! Господи!!! Буду, буду ходить в церковь! Всегда буду — что бы ни случилось!
Ну, а потом я всю жизнь решил Богу посвятить. Меня рукоположили в диакона, а в 1976 году в Ташкенте — в священника.

Икона - это проповедь для нас

Служил я тогда на окраине Новосибирска, в Первомайском районе, в Никольском храме. Увидел во сне Иверскую Афонскую икону — будто подхожу я к ней, а Царица Небесная и говорит: — Славьте Моего Сына.
Когда стал священником, я и так старался как мог везде славить Господа. А после этого сна у меня появилось необыкновенное чувство ревности: нет сил молчать, хочу говорить всем о Боге. У меня такая энергия появилась, я всех бы, всех сейчас повернул к Богу!
До сих пор воспоминание о том сне наполняет меня необыкновенным благоговением. И думается: какая от всех нас ревность требуется, ревность за правду Божию, за чистоту, за любовь Небесную, которая всю нашу жизнь освящает.

Оружие нашей победы

Эта жизнь, Богом данная, настолько драгоценна, что мы должны ценить ее, дорожить ею и радоваться без конца. Ведь Бог сотворил мир для радости, для добра, для любви, чтобы мы как дети радовались, играли, веселились. А у нас нет такой радости. Я вот только радовался в жизни, когда окончилась война.
А сейчас война еще не кончилась. Она идет, продолжается. По всей России — духовная война. Это-то мы видим. И будущее страшит нас ужасно. Как дальше жить? Везде обман, насилие различное, убийство. Что нам дети скажут на это? Могут ли они нам сказать благодарное слово за то, что мы приготовили им для жизни? Ничего умного, ничего доброго нет. Все одно — папиросы, хуление, насилие, нравственная грязь. Мне даже страшно порой, что мы с нашими детьми делаем.
Однажды во время встречи в школе один мальчик спросил меня:
— Батюшка, а почему нам теперь стали говорить, что Бог есть? Ведь нам все время говорили, что Бога нет. Что Он — в отпуске что ли был, Бог?
Видите: до чего нам мозги туда и сюда крутили, детей замучили. Как же не защитить нам таких обманутых деточек? Не рассказать им о правде, о курсе духовной науки?
Так что наша жизнь — это школа, и школа, и школа. Гонение на Православие — оно от сотворения мира. Оно было и в революцию, и в сталинское, и в хрущевское время. И всегда человек стоял перед выбором И сейчас стоит, хотя гонений внешних нет. Но гонит враг наше сознание христианское, совесть нашу теснит, чтобы мы дрогнули, чтоб с креста, данного нам Господом, сошли. А выбор — он всегда перед нами. Или Христос — или дьявол. Другого нет. Вспомним и осознаем, как нас искушали, что было — прежде и теперь. Это все наши экзамены на то, какие мы христиане.

Что ваш крест со мной сделает?!

В Новосибирске в храме Всех Святых в годы богоборчества был клуб и кинотеатр. Зал огромный. Но стала безбожная «культура» в упадок приходить — мало народу ходило в этот кинотеатр на святом месте.
Семь лет назад вернули здание церкви. Возобновилась служба. И повалил народ в храм. В притворе устроили прилавок — метров шесть длины, где выставили под стеклом иконочки, крестики, различные книги духовного содержания. А бывшая директор клуба стала продавцом этой небольшой церковной лавки.
Как-то днем, когда служба уже закончилась, народу в храме не было, зашли три парня. Вели себя очень дерзко — даже шапок не сняли. Один из них с вызовом спрашивает продавщицу:
— А где здесь церковь сатанистов?
Женщина так и обомлела: как она, пенсионерка, справится с ними, если они вздумают учинить какое-нибудь кощунство? Батюшке в алтарь не крикнешь — далеко. А парни со злобой подступают к ней:
— Понавешали тут идолов!
Это они на святые иконы так говорят — идолы. Тут взгляд одного из парней упал на крестики на прилавке под стеклом, и он начал куражиться:
— Ну, вот, тетка, знай: я — сатанист! И что ваш крест со мной сделает?! Дай-ка его сюда!
«Господи, помоги! — взывает она мысленно. — Схватит крестик, убежит, а я его не догоню... Защити, Господи!» Вдруг так спокойно ей стало, достала она совсем небольшой крестик. Только захотел взять его этот парень, только святыня слегка коснулась его ладони, как он подскочил, будто его током ударило, взревел, а потом закричал — во весь голос, на весь храм:
— А-а-а-а-а-а!!!
Священник, иеромонах Феодосии, выскочил из алтаря:
— Что за крик? Продавец объясняет:
— Вот эти трое сатанистами себя называют, шапок в храме не сняли, дерзили, требовали дать им крестик, посмеяться хотели, но только я коснулась крестом его руки, как он затрясся, закричал, будто сумасшедший.
Отец Феодосии крепкий был, схватил парня за согнутую руку, выпрямил ее — а на ладони, на том месте, где крестик ее коснулся, кожа вспухла и стала сине-багровой, как от ожога. И руку у него судорогой свело, аж перекрутило, будто выворачивает ее какая-то сила. Батюшка уж отпустил этого парня, а он все равно кричит без умолку. Тогда двое дружков подхватили его под руки и увели на улицу... Вот какую силу крест имеет. Господь показал это парню, который сам себя назвал сатанистом и похвалился самоуверенно: «Что ваш крест сделает со мной?» Но даже прикосновения к маленькому нательному крестику не выдержал — страшный ожог получил.
Этот маленький, казалось бы, случай — живая проповедь для нас. Потому и ведется борьба против креста, что невыносима его сила для тех, кто служит дьяволу. Дьявол против креста бессилен, потому что крест — это оружие нашей победы.

Защищайте любовь небесную

Таких примеров, о которых я рассказал, много и много было в жизни. Но все ли хотят слышать и извлечь для себя урок?
Чаще мы ищем не спасения души, а благополучия земного. Ропщем на скорби, хотим мир построить на земле. Но на земле мира никогда не было и не будет. Потому что земля — это военный полигон. На ней идет видимая и невидимая брань. Война духовная совершается в сердцах наших.
Многие сейчас страшатся времен антихриста. Но надо помнить, что страшное будущее — оно будет сотворено самими людьми. Бог же всегда творил любовь, добро, а смерть и зло сеет дьявол. И Господь победит это зло, и никакие антихристы христианину не страшны, если он всем сердцем уповает на Господа.
Многие назначают год конца света. А кто, кроме Господа, знает, когда это будет? Потому мы должны всегда быть готовы к этому концу.
Я тоже, конечно, думаю об этих временах. Понимаю: все в руках Божиих. Но если будет Его святая воля, желал бы дожить до Второго пришествия. Почему? Потому что я знаю — скорби предстоят тяжелые. Я эти скорби покушал. Всё-всё пережитое для души пригодилось — и опыт жизни в ссылке, и преодоление бедствий войны и блокады. Я уже прошел этот курс науки и радуюсь, когда удается всё претерпеть с Божией помощью.
Но людям трудно бывает переживать напасти. Им нужна помощь. Всем — и слабым, и сильным — надо напоминать, что Господь поможет всегда. Испытавши все плохое, надо людям помогать. Я знаю вкус горя, учился сочувствовать ближним, понимать чужую скорбь. Б скорбях — нынешних и грядущих — надо особенно учиться любить ближних. Не надо их обижать. Мы должны посещать с любовью Христовой каждый каждого, всех. Молиться за немощных в вере. Всё преобразить этой любовью, которую заповедал нам Господь.
Борьба, война, брань невидимая со злом за жизнь вечную — она всегда идет. Так что, милые детки, милые люди Божий, будьте солдатами, защищайте любовь небесную, правду вечную. А Господь нам все приготовил — «от» и «до». От нас только зависит, как мы будем себя готовить, как мы будем защищать и исполнять Закон Божий, как будем каждую минуту, каждый час защищать этот небесный дар.
А такие примеры, о которых я рассказал, подкрепляют нашу веру.
Вся эта жизнь является школой. Вся наша жизнь только состоит в подготовке к вечной. Здесь, на земле, мы не живем, а только учимся жить в Отечестве Небесном. Слава Богу за все — за то, что Господь еще терпит нас, ждет от нас истинного покаяния и молитвы.

ВОТ КАК СМЕЯТЬСЯ НАД СВЯТОСТЬЮ!

Бывает, человек так помрачен лукавым, что не выносит даже места, где присутствует святость.

После большевистского переворота безбожники расстреливали священников в логу, в 6 километрах от станции Искитим, к югу от Бердска. На месте их мученичества забил источник, многие от него получали исцеление. Стал народ почитать это место, назвали источник Святой ключ.

Но нашлись люди, которые измывались над Святым ключом, заваливали его. А люди верующие им говорили:

Будешь еще сюда ходить молиться и плакать!

Да что ты - издеваешься? Конечно, не буду! - сказал один такой «борец с отсталостью».

А потом он тяжко заболел и его, действительно, привозили к Святому ключу на повозке. И он на колени встал, просил у этого ключа прощения, потому что он здесь матерился, смеялся, издевался над этим святым местом, где проявилась Сила Божия. И когда ничего не помогло в его болезни, его привезли к святому месту, где он кощунствовал. Поневоле покаялся тот человек - и вскоре исцелился. И тогда он только поверил в Бога, в благость Его. А был великий коммуняка. Вот что Господь может. Потому что Бог всем творит любовь, добро, а дьявол сеет смерть и зло. Все страшное сотворено самими людьми. В выборе между Богом и дьяволом - война духовная на земле.

Божия школа

К чему тянется наше сердце? К святой Божией благодати или к «благодати» бесовской, которая на вид-то заманчива, да за ней - погибель?

Знал я одного молодого парня Максима. Потянуло его каратэ заняться, пошел в клуб. Парень сильный, способный - ловко у него получалось кулаками махать. Приятели из его окружения только подхваливали:

У тебя здорово получается, пойдем с одним мужиком разберемся...

И пошло - там ударь, тому поддай. Хотел он приятелям угодить из чувства ложной дружбы. Дело дошло до милиции. Выследили его и задержали. А приятели в стороне - бил-то Максим.

Понял парень, что ему грозит, заплакал:

Папа, прости, мама, прости!

В монастырь его! - решил отец.

Дескать: поработай, поучись жить. А там есть монастырь в 200 километрах от Томска. Отец с матерью повезли его туда. Перевоспитать духовно, чтобы он понял жизнь. Потому что это не жизнь - бить другого, это звериный образ.

Отец Иоанн, настоятель монастыря, побеседовал с Максимом минут 20, согласился оставить его.

Когда родители стали садиться в машину, Максим даже заплакал:

Куда вы меня привезли? Зачем здесь оставляете?.. Он ни разу не видел монастыря. Лукавый так сердце его настроил, что все отвратительно здесь показалось. А в то время как раз начался покос.

Максим, оставайся, с месяц побудешь, поможешь нам - увидишь, как мы живем, мы тоже люди, - говорят ему монахи.

Он остался, работал хорошо. А в монастыре ведь не курят, не обижаются друг на друга и сами никого не обижают. Понравилось ему, что братья там все время радостные, народ трудолюбивый и вежливый - ни разу хульного слова ни от кого не слышал, ни разу табака не нюхал.

Когда отец, как и обещал, через месяц приехал за Максимом, тот заупрямился:

Не поеду домой, тут останусь, мне тут понравилось. Какая перемена за месяц в человеке!

Так тебя друзья ждут, - говорит отец. Батюшка поддержал:

Поезжай, Максим, с Богом. Побудешь дома, а потом по твоему желанию.

Он вернулся домой. И в первый же день все закрутилось: приятели, папироски, «разборки» и все такое. Наутро встает:

Папа, вези меня обратно в монастырь, тут - дурдом.

Так и остался в монастыре. Вот как случилось: разбитной парень, а как прикоснулась душа к благодати, сразу получил исцеление от грехов, покаялся и многое в жизни понял. Это Божия школа, это Небесная школа.

КАК ЛУКАВЫЙ ГНАЛ МЕНЯ ИЗ ЦЕРКВИ

Лукавому ненавистна наша вера, и он находит разные хитрые пути, чтобы сбить нас с толку, посеять сомнения, а там глядишь - и своим рабом сделать. Не минуло это искушение и меня.

В начале 1950-х годов, когда родились у меня сыновья, я заболел. У меня была серьезная закупорка вен на ноге, а от операции я отказался - решил терпеть. Из-за болезни мог передвигаться только на костылях. Пришлось оставить работу продавца и заняться фотографией - нагрузка там была намного меньше. Переехали мы тогда с семьей в село Тогур. Там я работал в фотоателье и пел в церковном хоре. Конечно, находились такие, что надо мной смеялись. Настал такой трудный момент, что даже близкие друзья стали меня подкалывать:

Ха-ха-ха! Хе-хе-хе! Он свечки ставит, Богу молится. Гляди, он водочку-то не пьет, он только церковное пьет!

Ну, и все такое говорили. Вроде бы и не страшно это для меня, а все-таки лукавый помысел влез в душу. Однажды вечером я помолился перед иконой и сказал так:

Господи! Наверное, я не буду ходить в церковь, буду дома молиться.

Вот так заявил перед иконой, перед Богом. После чего лёг и уснул. И что вы думаете? Вижу во сне - иду, собираю ягоды, потом набрел на кедрач. Какие-то ребята бегают вокруг меня. Я говорю им:

Пойдемте орехи таскать, вон их тут сколько! Только несколько шагов сделал - с востока ударила молния, потом другая, третья! И этот лес загорелся, как порох. Я как руки поднял, закричал:

Господи, спаси нас! Прости нас, что нам делать?! Сверху слышится голос - мощный, как гром:

Молитесь! Вот так будет земля гореть - с востока на запад, с севера на юг. Молитесь!

И в третий раз прозвучало тише, уже так умиротворенно, умилительно:

Молитесь...

А я все кричу, меня всего трясёт. Уж сколько минут длилось это видение - не знаю, только проснулся я весь в поту, даже вся рубаха была мокрая. Перепугался страшно. Бросился на колени перед иконами и из глубины сердца выкрикнул:

Господи! Господи!!! Буду, буду ходить в церковь! Всегда буду - что бы ни случилось!

Ну, а потом я всю жизнь решил Богу посвятить. Меня рукоположили в диакона, а в 1976 году в Ташкенте - в священника.

ИСКУШЕНИЕ ВЕРБОВКОЙ

Как раз во время моей болезни, когда я на костылях с трудом доходил до церкви, ко мне домой нередко приходили верующие. И начали за мной следить кагэбэшники. Однажды заехали на машине прямо домой. Все осмотрели, потом пригласили с ними поехать. В органах у нас пошел странный разговор.

Валентин Яковлевич, зачем вы с церковью связались, что она вам дает? Мы знаем, как вы воевали, - ваши родители столько благодарностей получали! Вы - защитник Родины, заслуженный человек, орденоносец! Сколько у вас воинских наград! Это даже в голове не умещается: вы - и церковь! Что она вам дает?

Ах, вон оно что! Вот почему взяли меня в оборот! Я отвечаю просто:

Я благодарю Бога.

За что?!

За то, что живой остался.

Так не вы один в живых остались - вон их сколько. Да только все не ходят по храмам.

Так мне куда деваться-то? - доказываю им я. - Только в церковь - Бог меня спас на фронте.

Но ведь многие спаслись! Сколько мы боремся с отсталостью - а вы, заслуженный человек, все еще в церкви. Разве не помните, что вашего отца сослали за церковь?

Ну что же, - говорю, - и меня ссылайте...

Вот так вот и поговорили. Прощаясь, я им сказал:

Вот когда душа ваша пойдет на Небо, а плоть зароют - тогда и в Бога поверите.

Ого! Как на два метра зароют - вот и конец! - смеются следователи.

Нет, только начало, - отвечаю. - Только начало будет.

Они меня даже фотографиями пытались смутить, которые они сделали в церкви. Но все равно я не испугался - чего бояться-то?

И прежде меня вызывали в «органы», когда в 1946 году работал в магазине в Макарьевке и в церковь еще не ходил, - не было ее в нашем селе. Приехал с фронта - мне даже отдохнуть не дали: сразу на фронт трудовой. Ну, я ж тогда еще молодой был, крепость во мне была. Поработал я месяц или больше - приходит комендант. Дождался, когда рабочий день кончился:

Мне надо с вами побеседовать, Валентин. Нам нужен работник.

Ну, так и ищите себе работника.

Именно вы нам и нужны.

Так я уже работаю, - говорю.

А вы тут и останетесь работать, но нам помогать будете...

А какая вам нужна помощь?

Сюда приходят различные люди - есть те, кто жалуются, антисоветчики. Мы будем вам задание давать - узнать, кто они, о чем говорят.

А вы сами их знаете? - спрашиваю.

Тогда какая же от меня помощь? Я товар взвешиваю, считаю. Если буду смотреть туда и сюда, тогда растратчиком стану. Вы ведь мне тогда не поможете!

Как ни уговаривал он, как ни грозил второго человека поставить (видно, для надзора за мной), - я ни в какую не согласился. Четыре раза он приходил - и все без результата. На пятый раз он устроил мне провокацию. Пришел вечером, когда в магазине никого не было, и просит:

Взвесь мне три килограмма сахара, конфет, колбасы, запиши в долг.

Как - записать?

Ну, ты же директору школы записываешь, учителя у тебя все друзья - ты записываешь им. И мне запиши.

А сам наклоняется и... достает из-под прилавка тетрадку, в которую я записывал должников. Видно, кто-то донес ему...

Ну что ж, - вынужден был я согласиться, - записываю: Кузьмин должен столько-то.

Ну-ка, я посмотрю - правильно ли записал? Берет тетрадку - и в карман!

Вы зачем берете?!

Он будто не слышит. Говорит повелительно:

Вечером зайдешь ко мне. Когда стемнеет.

Я не испугался: долгу там было немного. Но понял уже, что он задумал. Давай собирать отчет. Вечером пошел к коменданту.

Ну, вот что, - говорит он, - я написал протокол, буду в суд передавать, что ты государственный товар раздаешь в долг.

Я смотрю ему в глаза:

Знаете что, ведь вам я доверил - и вы такое будете делать?

Нет, я буду передавать в суд! Распишись, что ты государственный товар давал в долг.

Не буду расписываться! - говорю.

Ну, тогда с нами работай...

«Ах, ты, - думаю, - вон куда клонит».

Ну, так что - в суд передавать?

Передавайте! - отвечаю. - Можно идти? - Иди.

Только сделал шаг на улицу...

Стой! Садись. Ну, что? Будешь помогать?

Знаете что? Когда я на фронте был, помощи не просил ни у кого. Некогда было просить. А вы в тылу - и какую-то помощь просите... К тому же иудой я никогда не буду.

Он опешил. Помолчал, а потом снова приступает: то «отпускает», то вдруг снова «садись!», и судом грозит. Раз 20 так мне душу выворачивал. Такое вот дьявольское искушение.

Трудно ли было не дрогнуть? Я как-то не думал об этом. Если б на свои силы надеялся, может, и не выдержал бы - запаниковал. А так - будто волю свою отключил и только на Бога уповаю.

Когда в последний раз комендант спросил меня, передавать ли бумаги в суд или я захочу «спасти» себя, а я твердо ответил «передавайте», он вытащил протокол, порвал на клочки, показал мне обрывки:

Вот твои документы! Давай руку! Люблю таких людей! - и как сжал мне руку.

Я только что не сказал ему:

Ох ты, негодяй!

Но промолчал. Вот как их учат.

А потом приходит ко мне в магазин и говорит:

Какие люди разные бывают, а?!.

Я встретился с этим комендантом почти 20 лет спустя, в Барнауле. Мы с Клавдией Никитичной Устюжаниной шли в церковь и столкнулись с ним лицом к лицу. Узнал он меня, хотя я уже был с бородой, засыпал вопросами. Ну, прямо как родной человек. В гости напросился к Клавдии Никитичне. А когда вошел в дом и увидел в углу иконы, то прямо опешил:

Так ты что - верующий?

Да, - отвечаю.

Во-о-он ты какой... Не зря я тогда чувствовал, что ты какой-то другой человек, не такой, как все. Помнишь?

Как не помнить. Только вера и помогла вырваться из тех ловушек, что так умело и психологически точно расставлял лукавый руками этого кагэбэшника.

НАМ НЕЛЬЗЯ ГОВОРИТЬ!..

Бывает, в церковь ходят люди, которые нехорошими делами занимаются, - заговоры читают, «лечат», что-то «нашептывают».

На одну такую «бабушку», которая к тому же работала поваром, не раз жаловались прихожане: дескать, что-то недоброе делает, болеем от нее. Я, конечно, не мог знать, занимается ли она колдовством на самом деле, но раз зашел такой разговор, сказал на проповеди, ни к кому конкретно не обращаясь:

Счастливый тот человек, кто исполняет волю Божию. Но несчастлив тот, кто исполняет волю дьявольскую, например, воры, блудники, колдуны, чародеи всякие.

Эта женщина - Галина - во время проповеди в храме стояла. Вижу по ее лицу: сильно обиделась на меня, хотя я и не думал ее называть, но она-то, видно, себя узнала. Стала караулить, когда я выйду из алтаря, даже в шкафу пряталась. Будет так делать человек с чистой совестью?

Я молитву «Живый в помощи Вышняго» прочитал, перекрестился и вышел из алтаря. Галина из шкафа вылезает - лицо злое, старается перейти мне дорогу поперек.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, - сказал я.

Она отскочила, как ошпаренная, побежала из храма.

Вы исполняете свою волю! - сказал я ей вслед.

За руку, конечно, в таком деле не схватишь. Но, видно, она поняла, что Господь сделал явными ее черные дела. Проповедь попала в точку...

Молитва на таких людей действует, как огонь, - обжигает, они сами не свои становятся.

Еще во время моей жизни в Тогуре, когда я не был священником, а только пел на клиросе в храме Воскресения Христова, мне довелось столкнуться с одной такой женщиной.

По делам служебным зашел я в дом одного слесаря. Хозяйка, его мать, меня обедом угостила. Помолился я, сел за стол и по привычке про себя молитву читаю. Вдруг вижу, что с хозяйкой что-то неладное: из дома выскочила, потом бежит обратно, глаза навыкате, что-то шепчет, руками странные движения делает. Я спокойно сижу, ем, продолжаю про себя молиться. Она в горницу вбежала - и прямо ко мне. Я чуть отодвинулся и перекрестился. Вдруг посинели у нее губы, сама она побледнела и на бегу сквозь зубы выговорила:

Никакого в этом толку нет!

В чем? - удивился я.

В колдовстве! - отвечает.

И падает без сил на лавку к печке - уставшая такая, подавленная. Пытается вскочить, убежать - и снова на место садится... Я чай допил, помолился, на иконы поклонился, а потом поклонился этой женщине. Как вскинет она руки в ужасе, как взвоет:

Йы-ы-ы-ы-а-а-а-а!!!

Подхватилась - и бегом из комнаты. Господи, спаси меня!

Прошло месяца три или больше. В храме заканчивалась служба. Я, как всегда, пел на клиросе. Вдруг подходит та самая женщина - я сразу узнал ее. Стал молитвы читать. Вдруг она как бахнется в пол:

Простите меня!!!

За что простить?

Не отвечает, только плачет и все повторяет:

Простите меня! Несколько раз ее спрашивал:

Вы за что просите прощения?

Она лишь плачет и все одно и то же повторяет. Я поднял ее и повернулся к выходу:

Ну, раз не говорите - то я ухожу.

Она принародно - опять упала мне в ноги и плачет во весь голос, кричит «Простите!», а за что - не говорит. Думаю, может, стесняется при людях, вышел с ней на улицу, отошли в сторонку.

За что вы просите прощения? Как я могу простить, не зная за что?

Я уже все понял - и за что она прощения просит, и почему назвать своей вины не может. Не действует на православного человека ее «порча» - вот ей и тяжело. Все же я попытался вытянуть из нее признание. Сказал, что не могу простить ее неизвестно за что.

Нам нельзя говорить!!! - вдруг закричала она.

А чего - говорить нельзя?

Так... Нельзя!

Тогда я напомнил ей, как она угощала меня (она до мелочей вспомнила, чем кормила), потом сидела у печки и вдруг сказала: «Никакого в этом толку нет».

Помните, что вы мне ответили? - напомнил я. - Когда я спросил вас «В чем толку нет?», вы сказали: «В колдовстве!»

Ой, нет, нет!!! Я так не говорила! - ойкнула женщина.

Я тогда выпрямился:

Как - не говорила? Помнишь, чем угощала меня, - и не помнишь своих слов? А помнишь, как тебе плохо было, как после моей молитвы ты руки подняла - испугалась?

Так это со мной так бывает... - протянула женщина. Словом, ни за что не захотела сознаваться.

Ну, ладно, раз нечего тебе сказать - как я тебе прощать буду? Грех твой остается с тобой. Ты не хочешь сказать Богу «Прости мне, Господи» - значит, Господь так тебе все твое и оставит. Вот твоя работа - вот твоя награда! За доброе - добро, за плохое - той же мерой.

Так и ушел. Колдуну покаяться невозможно - если только от бесовских дел полностью отречься, всей жизнью своей, кровью смертные грехи омыть. А эта несчастная душа каяться не хотела. И когда она умирала, то совсем сошла с ума. Прости меня, Господи, я не судья ей. Но все-таки что было - то и говорю. А рассудить надо. Не судить, а рассудить. Не осуждать их, не мстить - Боже упаси (ведь Бог пришел спасти всех, всех - и бесноватых тоже исцелить)! Но защищать свою веру мы должны. Не дай Бог обратиться к врагу Божию. Избави Господи попасть в их общество.

ДЕДУШКИНО НАСЛЕДСТВО

Мой дедушка Роман Васильевич любил молиться. Много молитв знал наизусть. Нередко читал он молитвы над бесноватыми: 90-й псалом, «Царю Небесный» и другие. Верил, что святые молитвы любому, даже самому болящему человеку помочь могут. Наверное, по его детски чистой вере и дал ему Господь такой дар, что заранее знал, когда привезут к нему бесноватого. Приведут в избу связанного по рукам и ногам, а дед молитвы прочтет, святой водой покропит - и человек, который только что кричал и бесновался, становился спокойным, часа по 2 тут же спал после дедушкиных молитв.

Колдуны боялись моего деда. Он мог прямо обличить их. Недалеко от нас жил Гаврюха-колдун. Все его знали. Многие от него страдали и к деду за помощью шли. Не вытерпел как-то дедушка - пошел к этому колдуну:

Гаврила Васильевич! Если ты еще будешь портить людей, я сейчас прочитаю молитву, после которой все дела твои падут на тебя, на твоих детей, на твой скот!

Роман Васильевич! Прости - не буду больше! - засуетился колдун.

Даешь слово? -Даю.

Трудно сказать, знал ли дедушка какую-то особую молитву против колдунов. Думаю, вряд ли. Он читал обычные, всем известные молитвы, но с особым усердием и пламенной верой. Слуги нечистого это чувствовали и боялись благодати. Ну а то, что у колдунов в конце концов всевозможные беды начинались, падеж скота - так это по делам своим получали. Что сеяли - то и жали...

Именно дедушка Роман Васильевич научил меня, как лучше читать 90-й псалом - «Живый в помощи Вышняго». По 40 раз ежедневно, а людям больным, особенно бесноватым, лучше читать этот псалом наизусть. Я много раз убеждался в великой силе этой молитвы, если молиться с верой и сокрушением.

А пробовал ли кто-то когда-нибудь, хоть раз в жизни, - полный Псалтирь прочитать за день? Кто из нас так старался? За полный световой день прочитать полный Псалтирь - 20 кафизм. Я читал. Прекрасно. Легко. Прямо как будто из бани вышел - так хорошо. Попробуйте, люди Божий, найдите время и внимание. И читать надо не как-нибудь, как газету, а впитывать каждое словечко, размышлять - чтобы оно вошло в душу, освятило, очистило. Тогда вся бесовская сила из нас выскочит.

И хотя проповедь сатанизма сейчас работает на полную мощность, бояться ли нам сатанинских воздействий? Как часто наша грешная душа нас же мучает, открывает доступ врагу. Порой мы находимся даже под своим собственным проклятием. Но стоит отвратиться от зла и сотворить благо, как все сразу меняется. Ведь дьявол не может терпеть благодати.

ИКОНА - ЭТО ПРОПОВЕДЬ ДЛЯ НАС. "СЛАВЬТЕ МОЕГО СЫНА"...

Служил я тогда на окраине Новосибирска, в Первомайском районе, в Никольском храме. Увидел во сне Иверскую Афонскую икону - будто подхожу я к ней, а Царица Небесная и говорит: - Славьте Моего Сына.

Когда стал священником, я и так старался как мог везде славить Господа. А после этого сна у меня появилось необыкновенное чувство ревности: нет сил молчать, хочу говорить всем о Боге. У меня такая энергия появилась, я всех бы, всех сейчас повернул к Богу!

До сих пор воспоминание о том сне наполняет меня необыкновенным благоговением. И думается: какая от всех нас ревность требуется, ревность за правду Божию, за чистоту, за любовь Небесную, которая всю нашу жизнь освящает.

КАК МИХАИЛ НИКОЛАЕВИЧ АТЕИСТОМ РАБОТАЛ

Мой друг-одноклассник, Михаил Николаевич, с которым мы и учились вместе, и в армии служили вместе, по фамилии, как и я, был Бирюков. Наши деды были троюродными братьями - пятое или шестое колено. Работал он в школе в селе Колпашево Томской области преподавателем истории, а потом его взяли в пропагандисты. Атеистом работал - ездил по поселкам, по школам, по районам и всё антирелигиозные лекции читал. Против церкви проповедовал. А мамочка Анна и папочка Николай в церковь ходили. Начальство его было очень этим недовольно:

Михаил Николаевич, ты человек передовой, читаешь лекции против Бога, а твои родители такие отсталые - в церковь ходят. Запрети им. Пусть тебя не позорят. А то придется тебя от лекционной работы отстранять.

Приехал он к родителям и стал их уговаривать:

Мама! Папа! Прошу вас, не ходите в церковь. Из-за вас меня с работы могут снять.

У тебя есть работа! - говорит отец. - Возвращайся в школу. Зачем ты согласился против Бога лекции читать?

А он свое: работа ценная, его возят на машине, он в почете, только «отсталость» родителей мешает.

Миша, сынок, - отвечает мать, - ты не веришь - не верь, делай свое дело. А я как ходила в церковь - так и буду.

Так и не смог он уговорить отца с матерью.

Шло время. Отец умер. Тогда Михаил Николаевич решил хитростью отвадить мамочку от церкви. Решил ее в своей квартире поселить. Привез в гости:

Вот, мама, твоя комнатка. Я все для тебя приготовил, чтобы тебе хорошо у меня жилось.

Нет, Мишенька, не поеду к тебе жить! Ты ведь не дашь мне иконы повесить, свечки не дашь зажечь?

Нет, мама, не дам...

Тогда я лучше буду одна в своем доме жить.

Ну, что ж, мама, живи. Только не ходи в церковь - прошу тебя.

Нет, Миша, не проси. Как ходила, так и буду ходить.

Но пришло время - и мама умерла. Михаилу Николаевичу позвонили, он срочно приехал. Увидел мать под иконами - досада его взяла: придут, дескать, сейчас старухи со свечами да с молитвами, священника позовут. Взял тело матери на руки и понес к машине - похороню, дескать, по-своему. Только дошел он до двери - что такое: не видит ничего!

Почему нет света? Где свет? - стал требовать. А как ему поможешь? Это ведь не лампочку включить! Проверили - он не видит абсолютно. Под руки его увели, посадили в машину - и в больницу в Томск, в глазное отделение. Но профессора ничего не могли сделать, никакие лекарства не помогали. Зрение вернулось к Михаилу лишь когда матери 40 дней справили. Только тогда он начал нормально видеть, освободился от своей «странной» болезни. Когда прозрел и вышел из больницы - сказал: - Теперь, как и мать с отцом, пойду в церковь. Власти говорили, будто у него с головой что-то случилось. Но на самом деле он уже не смог больше «проповедовать» против Бога. Замолчал. Надо думать - после такого вразумления что еще можно сказать!

Это была истинная правда. Этот Михаил Николаевич до сих пор жив - живет в селе Колпашево Томской области.

КАК ИКОНЕ ГЛАЗА ЗАВЯЗАЛИ

В дом к хозяйке, живущей по соседству со стройкой, приехал бригадир:

Анна Ивановна! Тут рядом конный двор строят, мужикам обед будешь варить.

Привозили продукты: хлеба, крупы, моркови, мяса - и она кормила этих рабочих.

Подошел Великий пост. Привозят, как обычно, мясо, крупу - и все остальное. Анна и говорит:

Да сейчас же пост Великий. Вы же верующие! Как же вы постом мясо будете кушать? Мне даже варить неудобно.

А бригадир ей:

Не твое дело. Вари - мужики работают, их надо кормить. А сама не хочешь - не ешь!

Приходят мужики обедать - их десять человек было, а Анна уже наварила мясной суп, мясо приготовила. Приказали так. Но все же душа ее не на месте:

Как вы будете есть? Ведь сейчас пост.

И ушла на кухню. А у нее икона над столом висела. Мужики вроде смутились. Один Иван нашелся - такой «смелый» - взял полотенце, залез на скамейку и смеется:

А мы сейчас Боженьке глаза завяжем, и Он не увидит, что мы будем мясо кушать. Вот нам греха и не будет!

Словом, завязал иконе глазки. А хозяйка ничего этого не видела. После обеда этот «смельчак» стал развязывать икону со словами: «Ну вот, Боженька ничего не видел!» Анна Ивановна и увидала:

Ты что делаешь, Иван, с ума сошел? Крыша поехала?! Проси скорей прощения...

Отругала его как могла. А Иван только смеется:

Если Бог есть - пусть накажет меня. Вот у наших все отобрали, всех сослали - Бог никого не наказал. Ну, и где Он, Бог?.. Я не верю теперь, что Он есть.

Когда Иван пришел домой, то своей жене Евдокии рассказал, что он сделал.

Ой, ой! Что ты наделал! Проси прощения! Кайся! - испугалась она.

А он ей те же слова повторяет, что за обедом сказал:

А ежели есть Бог - пусть накажет меня.

Да ты что такое болтаешь?! - жена начала плакать.

Не плачь, Евдокиюшка, ну пострадаю так пострадаю. Зато буду знать, что Бог есть.

Вот до какого помрачения можно дойти - просить у Бога наказания!.. Так и лег спать Иван.

Утром хозяйка встает, на кухне свое дело делает. За ней встает хозяин, пытается лампу керосиновую зажечь, спичкой чиркает... Жена удивляется:

Ты зачем, Иван, лампу зажигаешь? Ведь солнце уже подымается, совсем светло стало.

Какое светло - темно!

Спичка у него в пальцах горит, а он ее не видит. Достает вторую спичку. Тогда жена отбирает спичку, зажигает перед его глазами и спрашивает:

Ну теперь видишь?

А он только по столу руками щупает, где лампа стоит. Ни спички, ни солнца - ничего не видит. Черная ночь для него настала.

Жена затряслась, зарыдала: муж ослеп! Тогда Иван понял: Господь отнял зрение. Заплакал Иван: значит, Бог есть!

Пойдем скорей в больницу! - говорит ему жена.

Зачем в больницу? - отвечает Иван. - Бог меня наказал, больница не поможет...

Евдокия упала на колени, давай перед иконами просить за мужа.

Что ты плачешь, - говорит Иван, - я же сам просил. Вот наказание и пришло.

А на следующую ночь он видит сон. Спаситель прямо с той самой иконы, над которой Иван надсмеялся, говорит ему:

Ты мне глаза завязал - и Я тебе глаза завязал... Вот так-то. А когда 40 дней прошло - отошли глаза.

Видно, жена молилась усердно. А Иван таким проповедником веры православной стал - будь здоров!

Произошло это в 1932 или 1933 году на севере Томской области - в Нарымском крае, куда ссылали людей.

НЕ МОГУ ЗАЙТИ В ЦЕРКОВЬ!..

Сколько я повидал за годы моей службы различных паломников и исповедников - со всей России! С разными грехами приходят к священнику люди, но особенно горько бывает слышать о тяжких последствиях, какие бывают у тех, кто кощунствует или глумится над иконами.

Один такой случай произошел в Самарканде. Субботняя всенощная уже закончилась, народ расходился. В это время в дверях храма появился молодой мужчина, очень больной даже с виду. Лето, жара - а он в шапке, и все за голову держится. Прихожанка, которая прибиралась в храме, подошла к нему:

Дяденька, освободите церковь, закрывать надо.

А он словно не слышит, к дверям прислонился. Усадил я его на лавочку, стал расспрашивать:

Что с тобой? Ты болен?

Голова болит, - ответил.

Давно ли с тобой такое?

Он и рассказал свою печальную историю.

«Учился я в институте и очень стеснялся, что дома у нас были иконы - мама перед ними молилась каждый день. Я же не верил в Бога. Глупостью казалась "отсталость"матери. Сколько раз просил я ее:

Мама, убери иконы!

Да ты что, сынок, как можно говорить такое! Долго я спорил с ней, но мать - ни в какую! Наконец, я

Решил больше не упрашивать ее, а просто убрать иконы. Так их спрятал, что никто не найдет.

Мама пришла с работы, глядь - икон нету.

Володя, где иконы?

Не спрашивай, мама, нету их.

Куда ты их дел, Володя? Отдай, не бери греха на душу!

Нету икон.

Как ни просила мать, не мог я ей сказать, что сделал с иконами. Она заплакала. Долго плакала. Умоляла:

Отдай иконы!

Я молчал. Наконец, мать сказала сгоряча:

Дурак ты, дураком и будешь!

Вот и все. Мне не по себе стало немного от этих слов. Но я храбрился, лег как ни в чем не бывало. Но в полвторого ночи проснулся от страшной боли в голове - так мне тяжко сделалось, что я схватился за голову и кричал во весь голос.

Мать вызвала "скорую помощь", увезли меня в "психушку". Шесть месяцев пролежал, как ни кололи - головные боли не проходят, и сам я вроде как умом повредился. Мать давай плакать, корить себя:

Да зачем я так сказала на своего сынка?!

То в одну церковь бежит, то в другую - кается, просит прощения. А чего просить, если икон нет...

Наконец решилась, пошла в больницу, написала расписку, чтобы отпустили меня домой. А я дома больше половины месяца не спал. Не могу спать - и все тут. Никакие таблетки не помогают. Мне кто-то подсказал:

Володя, ты в церковь пойди.

Вот я и пришел в церковь. Мне здесь легче - так спокойно стало. Можно у вас ночевать остаться?..»

Снял этот несчастный Володя шапку и стоит, упершись головой в дверной косяк. Все уже вышли из церкви, а он все стоит - будто уснул. Ему снова напоминают:

Храм закрывается уже...

Он отошел на несколько шагов. А потом снова просит:

Можно я у вас ночевать буду?

Ну, покормили его ужином, оставили на ночь. Потом еще на одну. И так он месяц жил при церкви - домой даже не думал появляться. В гараже ему постель устроили, поставили шифоньер, стол. Читал он много - ему книг надарили... А мать его потеряла совсем: и в «анатомичку», и в милицию, и в больницу обращалась - нигде нету. Опять плачет:

Куда Володя девался?

В соседней церкви ей сказали, что сын в Георгиевском храме. Прибежала она к нам, залилась слезами:

Володя, ты живой! Слава Богу! Я уж думала, что совсем тебя потеряла... Сыночек, прости меня!

Мам, за все - слава Богу.

Пойдем домой, сыночек.

Нет, мама, не пойду. Мне тут хорошо. Поплакали они вместе, а потом мать снова спрашивает:

А все-таки, Володя, куда ты иконы девал?

Ох, мама, их нету - не спрашивай больше об этом! - снова помрачнел сын.

Так три года он и жил при нашем храме. Но в сам храм не заходил - не смел. Однажды я попросил его:

Володя, пойдем, поможешь мне помянники читать. Он только через порог храма ступил - вздрогнул, будто его ударили, как за голову схватится:

Ой!!! Батюшка, я не могу в церковь зайти!

И выбежал из храма. Только в церковной ограде мог ходить спокойно. Вот что значит - икона! Страшно не то что кощунствовать - без благоговения прикоснуться к ней.

Продолжение следует...

"На земле мы только учимся жить". Протоиерей Валентин Бирюков

В СКОРБ ЯХ... НАДО УЧИТЬСЯ ЛЮБИТЬ БЛИЖНЕГО»

«Испытавши все плохое, надо людям помогать. Я знаю вкус горя, учился сочувствовать ближним, понимать чужую скорбь. В скорбях — нынешних и грядущих — надо особенно учиться любить ближних», — пишет 82-летний протоиерей Валентин Бирюков из г. Бердска Новосибирской области в своей книге "На земле мы только учимся жить".0н сам перенес такие скорби, которые не каждому выпадут. И теперь хочет подставить пастырское плечо спотыкающимся, неуверенным, унывающим, немощным в вере, угадать душевную скорбь и облегчить ее.

Почти 30 лет служит священником протоиерей Валентин Бирюков. Родом из Алтайского села Колыванское, он ребенком пережил раскулачивание, когда сотни семей были брошены на заведомую погибель в глухую тайгу без всяких средств к жизни. Фронтовик, защитник Ленинграда, награжденный боевыми орденами и медалями, он знает цену труда с малых лет. Труда земного и труда духовного. Он взрастил достойный плод — вырастил троих сыновей-священников.

Отец Валентин Бирюков и в преклонных годах сохранил детскую веру, остался открыт чистым сердцем и Богу, и людям. «Милые детки, милые люди Божий, будьте солдатами, защищайте любовь небесную, правду вечную» , — эти слова отца Валентина, обращенные ко всем нам, я бы поставил эпиграфом к его книге.

Простоту веры ощущаешь сердцем, читая бесхитростные, на первый взгляд, рассказы протоиерея Валентина — рассказы, как он сам их называет, «для спасения души». Но через эти — иногда обыденные, иногда потрясающие — истории на нас изливается великая любовь Божия...

Из книги протоиерея Валентина Бирюкова о Псалме 90

В храм очень много болящих приходит. Всем совет даю — исповедоваться в грехах, причаститься и по 40 раз каждый день читать 90-й псалом («Живый в помощи Вышняго»). Эта молитва очень сильная. Меня дед и отец с матерью так учили молиться. Мы на фронте эту молитву читали — и такие чудеса с Божией помощи были! Болящим я советую читать эту молитву на память. Эта молитва имеет особую силу защищать нас.

Вот вам факт: как действуют исповедь, причастие и молитва. Не сами по себе, конечно, а по вере нашей, по воле Господа. Но какое же удивительное лекарство дал нам Господь!

В 1977 году в Самарканде я стал свидетелем одного из случаев удивительного исцеления после молитв.

Привела как-то ко мне мать двух дочерей, одна из них страдала припадками.

— Батюшка, быть может, вы знаете, как вылечить Олю? Совсем замучили ее припадки — по два раза в день бьют.

— Дочка крещеная? — спрашиваю.

— А как же — крещеная...

— Ну а крест она носит? Замялась мама:

— Батюшка... Как вам сказать... Да только две недели, как надели на нее крестик.

Покачал я головой: что за христианин без креста? Все равно что воин без оружия. Беззащитный совсем. Стал беседовать с ними. Посоветовал исповедоваться и причаститься, каждый день по 40 раз читать 90-й псалом — «Живый в помощи Вышняго».

Через три дня пришла эта женщина с двумя дочками — Олей и Галей. Исповедовались они, причастились и начали читать ежедневно по 40 раз 90-й псалом, как я им и советовал (этому молитвенному правилу научили меня родители). И — чудо — только два дня почитали всей семьей 90-й псалом, как Олю перестали мучить припадки. Избавились от тяжкого недуга без всяких больниц. Потрясенная, мать пришла ко мне и спрашивает, сколько денег нужно «за работу».

— Что вы, мамочка, — говорю, — это не я сделал, это Господь. Вы сами видите: то, чего не смогли врачи, совершил Бог, как только вы обратились к нему с верой и покаянием.

С 90-м псалмом связан еще один случай исцеления — от глухоты.

Пришел в наш Вознесенский храм в Новосибирске один пожилой человек по имени Николай. Стал жаловаться на скорби:
— Батюшка, я плохо слышу, давно уже, с 4-го класса школы. А сейчас совсем невмоготу стало. К тому же и печень, и желудок болят.
— А ты посты соблюдаешь? — спрашиваю его.
— Да нет, какие там посты! На работе чем накормят — то и ем.

А шла пятая неделя Великого поста.

Николай, - говорю ему, - до Пасхи только постную пищу вкушай и читай ежедневно по 40 раз «Живый в помощи Вышняго».

После Пасхи Николай приходит со слезами, и брата Владимира с собой ведет.
— Батюшка, спаси тебя Господь!.. На Пасху запели «Христос воскресе» - а я не слышу. Ну, думаю, батюшка говорил — постись, Бог поможет, а я как был глухой, так глухим и остался! Только подумал так — тут же у меня будто пробки из ушей выскочили. Сразу, в один миг, нормально слышать стал.

Вот что значит — пост, вот что значит — молитва. Вот что значит — читать «Живый в помощи Вышняго», без всяких сомнений. Очень нужна нам чистая, покаянная молитва — больше пищи и воды. Будет водичка в стакане мутная — мы ее пить не станем. Так и Господь хочет, чтоб мы не мутную, а чистую молитву изливали из своей души, ждет от нас чистого покаяния... А для этого нам сейчас дается и время, и свобода. Было бы усердие.

Мой дедушка Роман Васильевич любил молиться. Много молитв знал наизусть... Именно он научил меня, как лучше читать 90-й псалом — «Живый в помощи Вышняго». По 40 раз ежедневно, а людям больным (особенно бесноватым), лучше читать этот псалом наизусть. Я много раз убеждался в великой силе этой молитвы, если молиться с верой и сокрушением.

протоиерей Валентин Бирюков - На земле мы только учимся жить.(Непридуманные рассказы)

Затворник Феофан, святитель - Двери покаяния Ананьев Гермоген игумен 320kb/s

В книгу великого учителя христианской жизни вошли сборники, составленные и изданные самим святителем: «О покаянии, причащении святых Христовых Таин и исправлении жизни», «Семь слов в недели, приготовительные к посту, и на седмицу Затворник Феофан, святитель - Двери покаяния

Ананьев Гермоген игумен 320kb/s

Брянчанинов Игнатий, святитель - Том 8. Письма Ананьев Гермоген игумен 320kb/s

Вниманию благочестивого слушателя предлагается слово назидания великого сына Русской Церкви оказывает благотворное влияние на всех, кто ищет спасения и стремится к христианскому совершенству.Доп. информация: Том 8. Письма (64 Kbps Брянчанинов Игнатий, святитель - Том 8. Письма

Неизвестно Неизвестно - Житие великомученика и целителя Пантелеимона с Акафистом Ананьев Гермоген игумен 320kb/s

Содержание раздачи: Доп. информация: Житие читает игумен Гермоген (Ананьев)Акафист исполняет Праздничный мужской хор Московского Данилова монастыря Регент – Георгий Сафонов Солисты: игумен Гермоген (Ананьев), иеродиакон Роман (Ог Неизвестно Неизвестно - Житие великомученика и целителя Пантелеимона с Акафистом

Преподобный Никодим Святогорец - Невидимая брань Ананьев Гермоген игумен

…Невидимая брань... О брани (битве, войне, сражении) видимой мы знаем. А что такое невидимая брань? Где происходит эта битва, кто в ней участвует, каким оружием сражаются воины, кто предводитель? - Идет это сражение в сердце челов Преподобный Никодим Святогорец - Невидимая брань

Евангелие на церковнославянском Ананьев Гермоген игумен

Четвероевангелие, читанное игуменом Сергием (Объедковым) в Страстную седмицу Великого Поста в московском храме святителя Николая в Голутвине (м.Полянка, 1-й Голутвинский пер., 14) . Евангелие на церковнославянском

Игумен N - Об одном древнем страхе.Кого и как "портят"колдуны. Ананьев Гермоген игумен 320kb/s

1.Вступление."Постхристианский синдром". 2.Страх порчи и сглаза. 3.Соблазны отрицания.Кликуши.Симптомы духовных недугов. 4.Необъяснимые заболевания. 5.Исторический аспект. 6.Термин"порча". 7.Что такое колдовство. 8.Рассказ одной ж Игумен N - Об одном древнем страхе.Кого и как "портят"колдуны.

Святитель Игнатий(Брянчанинов) - Письма мирянам о Христианской жизни. Ковалев Алексей 112kb/s

111. Жизнь изменчива, как море. Любовь к ближнему - величайшее наслаждение. Благодарение Богу за дар дружбы 112. Описание Н.-Бабаевского монастыря. Друзья - благословение Божие 113. Наставление новобрачным: земная жизнь - путешест Святитель Игнатий(Брянчанинов) - Письма мирянам о Христианской жизни.

Иеросхимонах Серафим (Веснин). - "Письма Святогорца к друзьям своим о Святой горе Афонской".Выпуск 2. Редько Виталий 192kb/s